Солнечный ветер тысяч звезд дует… дует через пустоту времени, собирая тучи тысяч пылинок, закручивая из них причудливые образы облаков. Они встречаются как старые, давно не видевшиеся знакомые, улябаясь и радуясь, пожимая руки, обнимаясь и похлопывая друг друга по плечу.
— Здравствуйте!
— Ну, как ты дружище? Издалёка?
— А вы откуда? Как добрались?
— Давате вместе…
— Да, будем вместе! Мы сможем…
Одиночество сменилось радостью общения. Компания увеличиватся, начинается танец под неслышную музыку ветра. Сначала медленно все плывут подгоняемые им, держась за руки. Держись крепче! Тебе не дадут упасть. Каждый танцует как может и что хочет, главное – все вместе. Долгое-долгое скитание закончилось. Теперь мы вместе. Дирижер машет своей палочкой и подвластный её ритм танца ускоряется, вовлекая в хоровод новые облака пришельцев. Всё теснее круг, уже нет места делать что хочешь – каждый повторяет движения парнёров. Разгоряченные тела смыкаются, отдавая друг другу свое тепло, свое дыхание.
— Ну, ещё чуть быстрее…
— Ещё чуть теснее…
— Мы сможем!
Танец обрывается яркой вспышкой. Как светло и радостно.
— У нас получилось!
Солнечный ветер не стихает.

Динь-динь… Вагон движется по невидимым рельсам. Вперёд!
— Вам куда?
— Мне туда же. А вам?
— И мне с вами.
— Присаживайтесь.
Вагон, блестя в лучах солнца, не меняет направления и скорость. Нарезает круг за кругом по однажды заведенному правилу без остановки и передышки. Ждать не будем…
Добрый кондуктор принимает всех без билета.
— Забегайте быстрее. Ну, что же вы? Вот свободное место, господа, потеснитесь.
— Но, здесь занято.
— Ничего, ничего…
Кондуктор строг и всесилен, не понять – что у него на уме, — может и выкинуть прямо на ходу.
— Здесь вам не место, извольте спрыгнуть. Поторопитесь!
Превращается такой пассажир в неприкаянного скитальца, бредущего одиноко в поисках другого пристанища.
Вагон заполняется, уже тесно и душно… а пассажиры всё прибывают и прибывают.
Динь-динь.

Ах, как тяжело ей было! Долгая, изнурительная болезнь не отпускала. Тошнота, подступющая к горлу, тяжелое и частое дыхание. Температура, жар, внутри кипел адский котёл, вырываясь наружу пламенем, срывая кожу. И некому было помочь, некому охладить разгоряченное тело, спрятать в тени, подать воды, приложить прохладу к горящему лбу.
Но пришли гости. Их было много. Какое счастье… какое счастье, что есть знакомые и незнакомые, кто может прийти незваными.
— Не волнуйся. Мы поможем.
— Попей – это вода.
Терпение… скоро успокоятся твои раны, затянутся язвы, жар спадёт. Лопнет сковывающий горящий кокон, разлетясь тысячами светящихся осколков, освобождая место для новой плоти, новому миру надежд.
Всё пройдёт… попей ещё.
Ах, как тяжело ей было…

Жили-были три Розы… Ну, вы помните старую, двусмысленную притчу о трёх сёстрах…
Старшая была хороша и раньше остальных вышла в свет, вертясь среди множества поклонников, не отдавая предпочтения никому, не замечая своих растраченных сил и быстро летящих лет, с которыми и она летела куда-то, не осознавая своих стремлений, желаний… И нет возможности остановиться, передохнуть.
Сейчас о ней говорят: старая высохшая дева… и оставшиеся при ней два её поклонника, такие же дряхлые и никчемные, держатся в её тени по привычке. Им уже ничего не нужно. Всё в прошлом.
Младшая была красавицей и пестовала свою красоту. Гордячка, она, не желая, чтоб кто-то осквернил её прелесть хоть взглядом, хоть намёком прикосновения, окружила себя туманом. Оградилась от всех облаками таинства, не подпуская к себе никого. Так она и живет – недоступная и гордая… и уже нет надежды на новую встречу, на то, чтоб что-то в её жизни случилось хорошее. Ей достаточно себя.
Средняя была в детстве дурнушкой, тяжело переболела и, казалось, что останется она такой навечно – тихой и невзрачной, без стремлений, желаний, перемен…
Но появилась верная и преданная подруга, направляющая её, принимающая на себя многие беды.
Они пошли по жизни вместе, не скрываясь от постороннего влияния. Общительная, она воспринимала в себя всё лучшее от других и с годами, как это часто бывает, превратилась в цветущую и мудрую мать. Но многие говорят, что нечасто случается такое. Как знать…

Что-то со мной происходит… Неясные чувства самоощущения оборачиваются сомнениями, которые превращаются в четкую мысль – что-то не так. Все ли в порядке во мне? Эти мысли ползают по пупырчатой коже и зудят. Возможно это выдумки. Все вокруг остается как прежде, как всегда. Немая волна догоняет волну, безмолвный ветер рвет тучи, молния беззвучно режет небо, молчаливые скалы неслышно кидают камни и наблюдают… Видят ли они происходящее? Понимают ли появляющийся смысл? Он сворачивается в блеклые клубки, он защищается от бессмысленной пустоты и множится, множится, выплескиваясь с морской пеной на берег, прячась между камней. Он не ждёт, он действует. Он существует! Он дал себе начало — заполнил океан и небо. Он наполнил океан и небо звуком прибоя, громом, радугой и завыванием ветра в скалах. Это – чудо появления.
Для чего мне это? За что мне такое? Почему именно мне? Чем я хуже или лучше других?
Новизна всегда вызывает опасение. В ней соблазн, сомнения и страх. Страх нового качества. Страх неведомого ранее состояния, когда прежнее кажется пустяшным и никчемным, сменяется радостью обретения этого неведомого. Что же перевесит: радость или страх?
К лучшему ли это? Зависит ли это от меня? Много ли зависит от моего желания, если уже… это произошло? Я чувствую это? Смысл крепнет, вылезает из под камней навстречу молниям и ветру, он уже не боится их. Он ими питается. Он живёт!

И было всё. Было солнечно и хмуро, ветренно и дождливо, тепло, жарко, холодно и снежно.
Было зелено и бело, было голубое небо и багряный закат, темные ночи и яркие дни…
И было их много, и не осознавали они своего полета, силы своих крыльев и ног, не осознавая власти над небом, морем и сушей… не осознавая себя.
И прыгали они, и бегали. Ползали и летали, взлетали и падали, вставали и плавали. Росли они и тянулись к солнцу, греясь в его лучах, зарываясь в песок от жары и холода, не сознавая ни того, ни этого, довольствуясь силой пасти и чрева. Плодились, разбрасывая семена и яйца, не сознавая – для чего? И было их много и ещё больше…
Смотрели они друг на друга как на камни… Большие и маленькие живые камни… Пожирали они себе подобных, защищались от себе подобных. Без печали и радости. Не сознавая этого. Зачем?
И были они такими: вместо печали – боль, вместо радости – сытость.
И было всё… кроме печали, но как жить без неё? И не спрашивай меня.

А не много ли зелени? Её дыхание всюду. Он отошёл от холста – не добавить ли охры? Вот здесь и здесь… Он поднял палитру и кисти, сделал ещё несколько уверенных мазков. Теперь хорошо. Теперь зелень съёжится, пожелтеет, через гуммигут, киноварь и бордо неминуемо посереет… и опадёт.
А лазурь? Лазури должно быть много, она хороша и с белым молоком, и с бирюзой… а где-то там в глубине аквамарина превратится в маренго…
Он работал долго и упорно, не боясь повторяться, исправлять, добавляя новые краски и оттенки, смешивая их, пробую разные варианты и сочетания. Кисти летали по холсту то крупными мазками, то маленькими, почти ювелирными штрихами, добавляя в общую картину едва заметные нюансы.
Работа была кропотливая, но интересная. Он не замечал времени и не жалел ни его, ни красок.
И как всегда – художнику мешает… сам художник. Начальная уверенность сменяется сомнениями. Поначалу они помогали выверить колорит и композицию, но потом… Цветовая насыщенность не беспокоила его, но композиция стала казаться бедной, скучной и однообразной. Он пытался добавлять разные другие формы и изменять старые, но чувство неудовлетворённости не уходило.
Что-то нужно менять, решил он. Скаблил и смывал слои краски, добавлял и изменял новые персонажи, но что-то не то… Всё не то! Сомнения оборачивались отчаянием.
Он ждал, очень долго ждал, и наконец… сорвал холст и бросил его в огонь, не думая, что для него важнее: потраченные усилия или гармония.
И зелень, и лазурь вспучились кровавыми пузырями. Огненный вихрь охватывал персонажи. Они корчились в пламени, с дикими воплями, а кто с тихим стоном, умирали… Так нужно!
Начну всё заново.

— Неплохо, очень неплохо, молодой человек. Вы неплохо поработали, ваши подопечные вполне самостоятельны, развиваются и способны выжить в непростых условиях. Наверняка, в качестве основы вы выбрали сохранение рода и самосохранение…
— Разумеется, профессор, и, конечно же, ещё стадный инстинкт. Взгляните-ка, они уже сбиваются в стаи, так легче выживать, охотиться, осваивать территории и защищатся.
— Любознательность, коллективизм… в меру страха – все это похвально, но, коллега, не перегните с агрессией, это на ранних стадиях чревато самоуничтожением с большими трудностями для размножения и распространения. Обидно будет, если они перебьют друг друга так ничего и не достигнув.
— Да, профессор, но разумная экспансия, я думаю, не помешает. Она только поспособствует исследовательскому инстинкту. К тому же, я прибавил эмпатию, а это не только повод, но и стимул к объединению.
— В социумах объединений могут скрываться большие опасности от разнонаправленности социальных тенденций. Не разорвут ли они коллектив?
— Профессор, из ваших лекций я твердо усвоил, что при множестве мнений решение всегда бывает одно. Поэтому, неизбежно прибавление доминирования, что я и сделал.
— Похвально, молодой человек, вы очень внимательный ученик… Ну, и все эти качества передаются потомкам?
— Конечно же, наследственность – непременное условие, как вы учили. Иначе не возникнут ни история, ни искусства, да и общий прогресс вряд ли будет возможен – он потеряет смысл.
— Интересно. А разве существует смысл без морали?
— Мораль? Я думаю, профессор, мораль и прогресс войдут в противоречие. И потом, мораль не передаётся генетически…
— Смелее, смелее, коллега! Пробуйте…
— Но как?
— Попробуйте древний и уже забытый способ – яблоком, плодом познания добра и зла.

Утренняя мгла рассеивалась, растворялась в лёгком тумане, который опускался, как заведено, всё ниже к земле, оседая на траве каплями росы. Сейчас со своего логова взойдёт солнце, высушит накидку и согреет его. Будет тепло и он пойдёт дальше по влажной траве. Застрекочут кузнечики и всякая живность появится из нор, принимаясь за работу. Но ему до них нет дела. Однажды он потерял полдня, наблюдая за муравьями, удивляясь тому, известному только им, раз и навсегда заведённому порядку. Когда солнце начнёт припекать , он поймает птицу, в тени большого дерева отыщет сухой мох и разведёт огонь – нужно подкрепиться, отдохнёт и снова отправится за клонящимся к горизонту солнцем. Ночью, когда в темноте проснётся тайна, он будет смотреть на небесный купол, разрисованный светящимися точками, складывающимися в причудливые фигуры – то ли зверей, то ли людей, и думать – что там за этим куполом, что за небесный свет пробивается сквозь рисунки. Размышлять о том, кому это всё понадобилось, кто заставляет крутиться солнце днём, а луну ночью, кто бросает небесный огонь и посылает дождевые тучи. Но главное для него – дойти до того места, где небо касается земли, посмотреть куда прячется солнце, узнать — почему всё устроено именно так. Засыпая, он решит – потому, что это хорошо.



Ранний свет появился в узком окне кельи. Он уже заканчивал тридцатую утреннюю молитву, сейчас он спустится к себе в подвал – там уже всё готово. Слава Господу, думал он, что я приобщён к Его святому делу лечения заблудших душ. Господь милостив, а Дьявол хитёр и коварен, вселяется в людские души, низвергая их в геенну… А люди слабы – легко поддаются искушениям, не сознавая до конца, что превратились в его орудие. Благодарю тебя, Господи, что направляешь меня, что даёшь мне возможность очищать души от скверны, и возлетают они прямо к Тебе в кущи.
По крутой лестнице он спустился вниз, развёл огонь, разложил инструменты… В начищеных с вечера шипах сапога плясали огненные язычки. Это его любимый инструмент. Вот эти два винта он поочерёдно закручивал – то один, то другой, медленно и осторожно, и слышал, как чуть потрескивает плоть от вонзающихся в неё шипов. Сначала Дьявол, сидящий в своей жертве, терпел, но потом со стоном и адским криком, искажающим дикой гримасой лицо несчастного, выскакивал наружу, метался под потолком, ударялся в каменные стены и умирал… А душа, светлая и очищенная душа, освобождённая от дьявольского насилия, со вздохом облегчения отлетала к Богу.
Но… кажется слышны голоса – идут. Благослови меня, Господи!

В тот день маманя наша, Матрёна, собралась помирать. Она уж с полгода не вставала. Тятя послал меня в село за попом. Я как перешёл овраг – сразу увидел: Кит Лапшин со своими орудуют у Никифора, в телегу всё сносят. Кит – весь из себя – с наганом, а остальные с ружьями. А Никифор в ногах у них, поди неживой уже, дети малые над ним, а Тоисии, жены его, и не видать. Я всё смекнул и назад, лет пятнадцать мне тогда было… Манька, сестра старшая-то, и говорит, мол, нужно батю спрятать. Хитрющая она, полезай, говорит ему, в навозную кучу, что за амбаром – здесь не найдут.
Задохнусь ведь, говорит батя. Ничё, отвечает, мы тебе дырку оставим.
Ну, закидали мы его лепёшками коровьими – не видать.
Пришёл Кит со своми. Орёт: где ваш папашка – кулак недобитый, враз порешу…
Поискали кругом, маманю напугали, она сразу и отошла, из амбара всё повытаскивали – картошку там… капуста с осени квашеная… мерина с козой увели, окаянные. Батю так и не нашли. Он до ночи в куче пролежал, а потом в лес убёг.
Схоронили мы с Манькой мамашу нашу и тоже в город подались.
Теперь я метростоевец. Ударник. Жить-то надо…

— С добрым утром, папочка! – сказали дети.
— С добрым.., — пробурчал он и подумал, — Не такое оно и доброе.
Ещё не выходя из своей комнаты, он пересчитал накопленное, отложил сумму арендной платы – сегодня последний срок платежа – сунул её в портмоне, а шкатулку вернул на место, на самую верхнюю полку, слез со стула, стряхнул с него невидимые пылинки. Перед зеркалом застегнул жилет на все пуговицы, расправил его на уже заметном брюшке. Спустился вниз.
У Марты уже был готов завтрак, умытые и аккуратно причёсанные дети ждали его.
— Приятного аппетита, — сказал он. Завтрак начался.
— Ну, что слышно в городе? – спросил он, зная, что Марта с утра проведала все новости.
Она начала рассказывать, что у фрау Майер заболел ребёнок – вызвали доктора, что герр Крумм нашёл свой потеряный велосипедный насос, на почте перегорели сразу две лампочки, а у Гершелей опять кто-то разрисовал краской все окна, наверное, это современная молодёжь так развлекается.
— Интересно, — произнёс он, — но нас это не касается.
Позавтракав, семейство направилось в церковь на воскресную мессу.
Дети подпевали хору, а он просил Бога послать ему ещё один добрый день.
Потом, пока Марта с детьми ходили по рядам со сладостями, герр Крумм делился с ним своей радостью – о велосипедном насосе… много говорил о новых порядках… когда вычистят всю нечисть, то наступит новый, действительно железный порядок и в умах и вообще… везде.
Подходя к дому они увидели как крепкие парни в коричневой форме заталкивали семью Гершелей в грузовик..
— Смотрите, смотрите, — закричали дети, — куда это они?
— Замолчите! – прикрикнул он на них. — Нас это не касается.
Он смотрел на испуганное лицо Гершеля и думал, что платить ему аренду уже не нужно.
День обещает быть добрым.


Как говорится, лучше быть молодым и богатым, чем старым и бедным.
Но я могу сделать его рыжим или лысым… Он будет молодым и красивым шатеном, и богатым. Толпы алчных блондинок и полукриминальные дружки будут домогаться его, но им нужен не он, а его капиталы. Мыльная многосерийная опера, в конце которой, пройдя через множество коллизий он обретёт спокойствие и счастье с преданной и, поначалу не замечаемой, брюнеткой…
Может сразу сделать его лысым и несчастным? Он многое может, ещё больше хочет, но неудачи бьют по самолюбию… стремления… поиски… отчаяние. Над ним все смеются и игнорируют… Драма.
А в чём хеппиэнд? Он должен что-то найти, придумать, изобрести, свершить, одним словом, что-нибудь эдакое, чтоб все поняли – он неординарная личность… и обретёт он спокойствие и счастье с преданной и, поначалу не замечаемой, брюнеткой…
Или по-другому? Живёт он, ходит, летает, плавает, работает… Да, конечно, сначала работа, а потом плавать и летать. Он переплывёт океаны, полетит к неведомым мирам, открывая новые земли и планеты… Преданная брюнетка терпеливо ждёт его с тоской и надеждой, воспитывая двух прекрасных малышей… Он будет спорить, утверждать, бороться и побеждать. Он усмирит ураганы и вулканы… А брюнетка ждёт… сыновья растут… Он изобретёт колесо и атомную бомбу, изменит климат и спасёт мир от ядерной войны… Ну, нет, это фантастика какая-то.
Пусть они переживут атомную войну и ядерную зиму. Это трудно, это страшно… Но с преданной брюнеткой и подросшими сыновьями он справится. Это будет совсем другой мир, совсем иная цивилизация, и вместе с ней они изменятся настолько… до неузнаваемости. И на крутом склоне лет, собрав всех своих внуков, многозначительно почесав передним щупальцем лоб, как раз между двумя языками, он пропукает им – как нужно жить.
Только пусть он подумает, как и я: зачем?


— Сволочи! Шваль! – говорил Черный Джек. – Если не будете работать… Предки не простят вам, и я добавлю от себя на все сто! Предки оставили нам много всего… нужно только собрать и воспользоваться. И тогда наша шваль будет сильнее других…
Что такое «на все сто» я не знаю… какое-то ругательство. Черный Джек любит выражаться. Он большой и чёрный… даже зубы. Но зато он хорошо дерётся, когда в нашем Городе появляются чужаки из других швалей, он незаменим.
Мы вышли из леса и разбрелись по пустому Городу. Говорят, что раньше, ещё до Большой Войны, в нём жили Предки.
Наша с Одноруким улица в самом центре, он шмонает нижние этажи – тяжело ему, задыхается, а мне всё остальное. Вчера в этой высотке добрался почти до середины, сегодня полезу выше, там ещё никто не бывал и должно быть много вещей.
Наконец по разбитой лестнице добрался до своей метки – здесь я был вчера. Присел отдохнуть. Кругом куски бетона от развороченных стен. В пустых окнах видны соседние здания, заслоняющие солнце. Ничего интересного. Поднимаюсь выше… среди мусора осколки стекла, мы делаем из них наконечники… а вот этот обрезок арматуры, если выпрямить, хорошее оружие отмахиваться от чужих. В углу железный ящик – здесь может быть что-то очень ценное. Даже если просто карандаш, таблетки… зажигалка — уже кое-что, а если нож или пистолет, тогда ваще!
Дверца не открывается… ну, никак – закрыта на ключ. Пробую поддеть арматурой… бью бетоном – ничего. Ящик небольшой, но неподъёмный – мне его не дотащить. Даже вдвоём с Одноруким не справимся. Остаётся только…
Из последних сил тащу его к проёму выбитой стены и сталкиваю с высоты. Он долго летит, грохается о землю и разлетается маленькими цветными бумажками. Спешу вниз… Однорукий уже здесь – собирает бумажки.
— Знаешь, что это такое? – радостно спрашивает он. – Это же деньги!
— Никогда не видел. А зачем они?
— Дурак. Отнесём Черному Джеку – пригодятся.


— Стоит ли упоминать ещё раз, что вся писаная история – это история войн. Как, впрочем, и не писаная. Человек всегда воспринимал термин «выживание» как убийство себе подобных. И каждое новое поколение было всё изощрённее в этом.
— В чём? В убийстве или в выживании?
— А разве бывает одно без другого?
— Ну, не знаю. Даже если предположить, что чередование войн и мира подчиняется какой-то закономерности, то неизвестно – чего в истории было больше.
— А какая разница? Любой «мир» – это сосредоточение и нокопление сил для новой войны… и чем дольше мир, тем ожесточённее война… вот и вся закономерность. В этом смысле, частые и небольшие войны – большее благо, чем длительный мир, обязательно оканчивающийся громадной войной.
— Но, ведь, можно предположить и обратное! Закономернее мирное развитие… прогресс, в конце-то концов… А война – следствие кратковременного ослепления разума, отбрасывающее человечество вниз по ступеням прогресса. Но победит разум, а не сила.
— Всё с точностью до наоборот, коллега. Война способствует ускорению прогресса, стимулируя изобретение новых средств… и в этом смысле – прогресс неумолим.
— Какова же его цель?
— Я думаю, коллега, что вы, как и я способны думать – в смерти!
— Да, человечество смертно, мы знаем об этом, но цивилизация существует…
— Ах, как вы правы! Человечество погибло, оставив нам, роботам, свою цивилизацию, в которой победит не разум… Вы, я вижу, вышли на поединок без оружия… а у меня бластер.
Он нажал кнопку, впыхнула молния.
— Прогресс неумолим! — произнёс он над грудой расплавленного металла.


— Идиоты! – орал генерал. – Я и без вас знаю, что эта древняя цивилизация покинула планету. Мне нужно знать – почему?! Для чего мы пропахали сюда полвселенной? В чём их секрет?
— Экселенц, — робко возразил первый полковник, — возможно это самоуничтожение? По всей планете следы глобального катаклизма… разрушения… и ни одного живого существа, у кого можно было допытаться…
— Кретин, кому-же это нужно – самоуничтожаться? Они не такие дураки, как вы, чтоб оставлять кого-то и ждать вас с сообщением. Нужно разгадать их тайну… Что это: левитация… искривление пространства, или ещё что-то похитрее? Вы расшифровали их запись?
— Так точно! Вернее.., — запнулся второй полковник, — никак нет! Мы расшировали только половину этой записи…
— Доложить! – рявкнул генерал.
— Путём эвристического анализа нами доподлинно установлено значение двух труднопереводимых слов записи: «щит» и «лоб». Щит – это устройство для защиты от нападения. Поэтому, словосочетание «медный щит» означает абсолютно надёжную защиту от любого вида оружия. Лоб – это слово относящееся к мыслительной деятельности… способность мыслить. Таким образом, словосочетание «медный лоб» означает сильное, мысленное напряжение ума в нужном направлении…
— Дальше!
— Первая половина фразы «Кто имеет медный щит – тот имеет медный лоб…» переведена нами так: правильным мысленным напряжением можно оградить себя надёжным защитным экраном.
— Ну, это уже кое-что! Нам бы такой экран очень пригодился! И как же он действует?
— Возможно, инструкция по установке такой защиты спрятана во второй половине записи. В ней описывается некое, скорее всего, мистическое, ритуальное действие, которое мы ещё не расшифровали.
— Интересно, ну-ка прочти…
— «Поцелуй под хвост моего ишака».


Он упорно лез вверх, задыхаясь, глотая ртом тяжелый, жаркий воздух. Рваные тучи по всему небу заслоняли солнце. Иногда оно пробивалось сквозь них, но облегчение это не приносило. Легче будет там – наверху, там дует ветер, тоже жаркий, но он высушит липкий пот с обессиленного тела, спутает его седые волосы и он вздохнёт полной грудью. Ему ещё долго карабкаться по крутому склону – он присел передохнуть. Раньше, в молодости, он часто взбегал на свою гору просто так, от нечего делать. Сейчас это единственное, что у него осталось. Молодость… Он вспоминал прожитые радости и горести… Всего и не упомнишь, но, кажется, радостей было больше. Конечно же, радости было больше! Он снова переживал их одну за другой, смакуя с удовольствием каждую. В закономерном жизненном итоге всегда останется ни с чем не сравнимое удовольствие воспоминаний, которые дают новые силы. Морщины разгаживались, мышцы твердели, наливаясь этими силами и он шёл выше и выше… легко, как в детстве, когда старый Нил водил их, пацанов, на вершину, на самую высокую точку. Нил вытягивал руку к западу. Вот сейчас, говорил он, спадёт дымка и вы увидете… увидете сверкающее чудо – город. Они вставали на цыпочки, чтоб разглядеть сквозь пелену, что же это такое – город.
Осилит ли он вершину? Не лучше ли было оставаться пещере? Там, в её глубине, должно было накапать воды для большого глотка. Когда-то этого ручейка хватало на всех, кто переселился в пещеру из невыносимо душных домов. Многие из их деревни уехали куда-то, но зачем – везде одно и то же? Многим удалось улететь на Марс, но и там скоро всё закончится… Как давно это было. Тёмное небо окрашивалось оранжевым пламенем взлетающих ракет и уже через миг они исчезали за тучами, унося людей с их тревогами и надеждами, и гасло пламя… Как давно это было.
Нет, это не для нас – решили они тогда с Марией, пусть другие уходят, улетают, но мы не предадим своих развалин… переберёмся в прохладу пещеры и останемся здесь на Земле. Так они говорили. Но думали совсем другое – просто им не было никакого смысла начинать где-то всё заново, годы уже не те. Не всё ли равно где заканчивать? Пусть другие, у кого есть ещё надежды и желания… У них ничего этого нет. Осталось только взойти на гору.
Зачем вам оставаться, вопрошали уезжающие, на кой черт вам эти горы, эта дохлая планета? Полетели с нами! Новая жизнь, новые впечатления…
Неужели, отвечали они, ТАМ вам удасться избавиться от воспоминаний?
Давно это было… и вот вчера сдохла Кло – их старая коза, их кормилица. Остальные умерли ещё раньше. Теперь он один, один на всей планете. Он ползёт вверх и задыхается вместе с ней. Скоро всё сгинет, сгорит, рассыплется… Да, что имеет начало, то обязательно имеет конец.
Он взобрался на вершину. Раньше город сверкал и искрился тысячами окон, а вечерами блестел мигающими огнями. Он выпрямился во весь рост, даже приподнялся на носках, чтоб увидеть…
Город был мёртв. Скоро и планета умрёт, подумал он, присев у валуна. И он умрёт, вот только немного отдохну…
_
___